Игорь Афанасьев - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="29796168677d66646965667f6c076a6664">[email protected]</a> (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)
Первый тост оказался решающим во многих отношениях. Товарищ Филиппа «поплыл» прямо на глазах, но на его счастье и Джамиля сразу посоловела.
Филиппа, как всегда, выручала гитара. Он уже знал эту особенность — когда он начинал петь, хмель улетучивался в неизвестном направлении.
Юлька пила в меру, да и Филу старалась добавлять в стакан понемногу. Все его песни были для нее вновь, она слушала их с удовольствием, а особо ей понравилось ироничное «Танго преферанс».
Где-то там, на юге, под лазурным небом
Ждут меня друзья и шулера.
Я, признаюсь, не живу единым хлебом,
Жизнь моя — азартная игра!
Три карты, три карты, три карты —
Вы стали судьбою моей!
Я ставлю на «чирву» в азарте,
Хожу осторожно, с «бубей»…
И так — до последнего вскрика,
И даже к могилке моей
Придет бесполезная «пика»
С набором солидных «трефей».
Мне вегда, везде, в любое время года,
Кажется видение одно:
Новая, волшебная, крапленая колода
И Фортуна рядом пьет вино!
Где-то там, на юге, закипают страсти,
Сделан ход — у каждого свой шанс!
Господи, прости! Игра — мое несчастье,
Господи, пошли мне преферанс!
Три карты, три карты, три карты —
Вы стали судьбою моей!
Я ставлю на «чирву» в азарте,
Хожу осторожно, с «бубей».
И так — до последнего вскрика,
И даже к могилке моей
Придет бесполезная «пика»
И туз, будь он проклят, «трефей»…
Вдоволь насытившись ритмами танго, хозяйка праздника заказала русские романсы, и Фил спел их столько, сколько помнил наизусть.
Под его негромкое душевное пение свернулась калачиком на диване Джамиля, рядом с ней прикорнул и сморенный питьевым спиртом товарищ Фила.
Юлька осторожно положила гитару на стол, взяла исполнителя за руку и повела за собой. В небольшой прихожей обнаружилась еще одна дверь. За этой дверью оказалась спальня с большой кроватью, и без единого оконца.
— Я сейчас, — шепнула Юлька, подтолкнула Фила к кровати и загремела на улице ведром с водой.
Филипп растянулся на прохладной простыне и пытался самому себе ответить, что он должен сделать дальше. Отступать было некуда, но щеки горели, словно Лариска уже отвесила ему здоровенную пощечину.
— Ты, че, заснул? — Юлька расстегнула пуговицы его стройотрядовской рубашки и погладила рукой по лицу.
Филипп сел на кровати и увидел перед собой горящие даже во тьме зеленые глаза. Удивительно только было то, что девушка была рядом, а глаза горели из угла комнаты.
Юлька тихо рассмеялась и зажгла свечу.
Как оказалось, из угла светились глаза огромного боксера, который злобно и ревниво поглядывал на Фила, не издавая при этом не единого звука.
— А то! — веселилась Юлька, выталкивая боксера в прихожую. — Он у меня сюда впускает, а назад не выпускает! Мало ли какой сачок попадется: объест, обопьет, да и деру даст!
Она с трудом справилась с возмущенным ходом событий кобелем и вернулась к Филиппу, который так и сидел неподвижно на краю постели.
Юля была красива. В белой, до пят, ночной рубашке, с рыжими кудрями на белоснежных плечах, с широко раскрытыми от удивления глазами — она была словно продолжением его прощальной ночи с Ларисой. Но это была не Лариса.
Словно догадавшись о том, что происходит в душе у Филиппа, Юлька прошла мимо него и улеглась на другом краю кровати.
— Ты не думай о ней, — тихо прошептала она, — она простит. Если узнает, каково нам тут жить — обязательно простит.
— Я люблю ее, — так же тихо ответил Филипп.
— Вот видишь, какая она счастливая! — улыбнулась Юлька. — Пусть поделится немножко с нами, заживо похороненными.
— Это как же понимать? — недоуменно переспросил Филипп.
— А так и понимай, как сказала, — голос Юльки стал громче, и слова зазвучали жестче, — которые из лагерей сюда попадают — сплошь туберкулезники да сифилитики. Которые на трассах — появляются в городе на неделю в году, пьют до усрачки, а потом — снова на трассу. Молодняк весь после школы бежит в Тюмень. Одна наша радость — лето. Понаедете сюда с Большой земли, сладкие наши, так три месяца и ловим крошки счастья бабского.
Тут Филипп догадался, что Юлька плачет, но ни один мускул на ее лице и ни одна нота в ее голосе не выдавали ее чувства.
— А уехать нельзя? — растерянно переспросил Филипп. — В Москву, например.
— Ну да! Так меня и ждут там! — зло расхохоталась Юлька. — Одной Москвы на всех русских баб не хватит, милый! Знаешь, сколько таких, как мы, по волчьим углам воет?
— Ты не просто баба, — кашлянул Фил, — ты очень красивая женщина.
— Видно, правду говорят: «Не родись красивой, а родись — счастливой», — Юлька властно потянула Филиппа к себе. — Это не твой грех, чернявый! Это мы чужие грехи искупаем. Иди сюда, сладкий мой.
Утром Юлька приготовила огромную сковородку жареных яиц и сварила свежих пельменей:
— Приходить ко мне будешь через день, — наставляла она Филиппа, подкладывая ему в тарелку еду, — работа у вас адская, каждый день не выдюжишь. Но зато будешь сыт и здоров, а то на студенческой кашке быстро ноги вытянешь!
Джамиля и Филиппов дружок хлопали сонными глазами и отпивались горячим чаем, слушая Юльку, для которой их вроде и не было за столом.
— На выпускной вечер в школу — не ходи! Там каждая брызгалка норовит студентика ущучить! Раз — и забеременела! Потом приедет к тебе, в Киев: «Вот тебе, папка, подарочек!». А мы — девушки правильные, никак вас не обидим. Правильно, Джамиля? — она неожиданно схватила подружку за плечи и поцеловала.
— Ага, — вяло подтвердила Джамиля, робко поглядывая на заспанного соседа по диванчику.
Уже на выходе, прощаясь, Филипп взял Юльку за руку и хотел сказать ей нечто важное, но она отпрянула от него в сторону и заговорила быстро- быстро:
— Если не прийдешь завтра — прощу, если неделю не будешь приходить — не пущу на порог!
Она вытолкнула ухажеров из балка, и они зашагали к своей студенческой крепости, где вот-вот должны были сыграть побудку. Пройдя сотню шагов, Филипп оглянулся и увидел рыжий факел на пороге маленького домика на стальных полозьях. Он махнул Юльке рукой, зная точно, что никогда больше не увидит этих зеленых глаз, но она не ответила на его жест.
Бойцам удалось проскользнуть в барак до общего подъема, но зоркая командирша отряда, по имени Женька, уже была проинформирована об их отсутствии. В столовой перед всем отрядом она строго вычитала нарушителям дисциплины и предупредила о том, что отправит домой всякого, кто повторит нечто подобное.
Филипп вяло отшучивался на все расспросы сотоварищей и поддерживал версию сильного перепоя, в чем никто не сомневался, только взглянув на его подельника. Тема скоро угасла, так как началась ударная работа:
«От работы кони дохнут»-
Глаза слипаются, губы сохнут
В ушах колокольный звон:
В глазах — бетон.
«От работы дохнут кони»-
Вставайте бездельники, мальчики-сони,
Бегите за длиным рублем!
Бетон кругом…
«Кони дохнут от работы»-
Машина первая, пятая, сотая
Откуда там слышен стон?
Давай бетон!
Люди и кони, полугибриды,
Строят бетонные пирамиды
А на вершине стоит фараон-
Бетон.
Во сто тонн
Он...
На протяжении первой недели Филипп несколько раз пытался написать обещанное письмо, но каждый раз, когда он выводил на бумаге первые строчки: «Дорогая Лариска!» — ему хотелось плюнуть самому себе в рожу, и он отшвыривал бумагу и ломал карандаши. Стихи и мелодии приходили все какие-то печальные, и бодрых студенческих куплетов не получалось.
Голубушка,
Головушка,
Гони ты грусть — печаль долой.
Два ворона,
Два черных ворона
Давно кружатся над моей бедой.
А первая беда -
Крапива-лебеда, что била по ногам моего коня,
А вторая беда -
Горькая вода, да старый ручей
Пустой и ничей.
Дом без батюшки, дом без матушки,
Старый дом пустой весь зарос травой.
А беда главная:
Ночь бесславная,
Ночь безлунная — полоумная!
На краю земли,
На краю любви…
Голубушка,
Головушка,
Гони ты грусть печаль долой.
Два ворона,
Два черных ворона летят домой!
И мне — домой…
Забывался днем на работе, а по вечерам выручали посиделки у костра с гитарой в руках. Стихи сами выскакивали из его башки, его песню про скоморохов пели уже все вокруг, а он все присочинял новые, и вместо заслуженного отдыха командир отряда таскала его за собой на всякие вечеринки с начальниками строительных управлений. Пока рядовые бойцы дисциплинированно уваливались спать, Филипп наяривал песни для вечно смурных и пьяных дядек, а затем тащил под руку к бараку невменяемую от водки командиршу отряда. Утром она ему втолковывала, что общение с руководством — это часть организационной работы, и что это даст всем дополнительные заработки. Филипп понимающе кивал головой и оправлялся на очередной каторжный наряд.
